М.Ю. Лермонтов: жизнь и творчество

Ранчин А. М.

Михаил Юрьевич Лермонтов родился в ночь со 2 (14) на 3 (15) октября 1814 г. в Москве. Раннее детство Мишеля было исполнено драматических событий, придавших общеромантическим мотивам одиночества и отверженности глубоко личный, нетрафаретный смысл. Отец, Юрий Петрович Лермонтов, потомок шотландского офицера, переселившегося в России в XVII веке, был небогатым армейским капитаном. Мать, Мария Михайловна, урожденная Арсеньева, напротив, принадлежала к весьма состоятельному роду. Бабушка по матери Елизавета Арсеньевна, дама уверенная в себе и властная, питала к зятю стойкую неприязнь. Мать умерла очень рано, в 1817 году, в возрасте двадцати одного года. Поэт сохранил о ней лишь смутные, но идеальные воспоминания; по-видимому, воспоминания о ней отражены в светлых песнях ангела из одноименного стихотворения.

После кончины матери бабушка взяла Мишеля (в котором души не чаяла) в свой дом, отстранив отца от воспитания ребенка. «<…> Судя по рассказам, этот внучек-баловень, пользуясь безграничной любовью свой бабушки, с малых лет уже превращался в домашнего тирана, не хотел никого слушаться, трунил над всеми, даже над своей бабушкой, и пренебрегал наставлениями и советами лиц, заботившихся о его воспитании.

Одаренный от природы блестящими способностями и редким умом, Лермонтов любил преимущественно проявлять свой ум, свою находчивость в насмешках над окружающею его средою и колкими, часто очень меткими остротами оскорблял иногда людей, достойных полного внимания и уважения.

С таким характером, с такими наклонностями, с такой разнузданностью он вступил в жизнь и, понятно, тотчас же нашел себе множество врагов» (И. А. Арсеньев. Воспоминания // Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 2005. С. 28).

Детские годы Лермонтова прошли в бабушкином имении Тарханы Пензенской губернии; отрадные воспоминания о естественном мире усадьбы, противопоставленном холоду фальшивого света, преломились много позже в стихотворении «Как часто, пестрою толпою окружен…» (1840).

Волею судьбы Мишель оказался «бабушкиным внучком». Разлука с отцом и сложные семейные отношения отозвались позднее в лермонтовских драмах (например в пьесе «Странный человек»); возвышенные и неясные грезы о далекой отчизне предков – таинственной Шотландии – бередили душу отрока. (Впрочем, некоторое время Мишель был поглощен мифом о другом, не менее романтическом происхождении отцовского рода – испанском.)

Летом 1825 года ребенок впервые оказался на Кавказе – в том крае, где небосвод сияет первозданной незамутненной голубизной, а «люди вольны, как орлы» («Мцыри»). «Синие горы Кавказа», поразившие своей суровой и девственной первозданностью мальчика, станут одной из главных тем его творчества и местом безвременной гибелью. Впрочем, об этом мальчик, конечно, еще ничего не знал. Однако мотив ранней, безвременной смерти зазвучит еще в его первых стихах. Возвышенным трагическим образцом для него станет английский поэт Байрон, изгнанный из отчества и нашедший последний приют в далекой Греции, за освобождение которой от турецкого владычества он отдал свою жизнь. «Нет, я не Байрон, я другой…», - - пишет юный Лермонтов. Другой не потому, что их судьбы непохожи, а потому, что он, «гонимый миром странник, / Но только с русскою душой» вступил на поприще поэта «позже», умрет же – «ране». Усердно, но искренне подражая демоническому Байрону, он в 1828—1829 годах пишет поэмы «Корсар», «Преступник», «Поэт», «Два брата» - - о неизбывном одиночестве, о вражде непонятого героя с обществом. Красавец Байрон был хром и поспешил представить свой физический изъян как знак отверженности Богом. Лермонтов был заметно некрасив. Екатерина Сушкова, ставшая позднее предметом полудетской страсти Лермонтова и – после того как отвергла его – жертвой жестокой, истинно «печоринской» мести, в первый раз увидела его как «неуклюжего, косолапого мальчика лет шестнадцати или семнадцати, с красными, но умными, выразительными глазами, со вздернутым носом и язвительно-насмешливой улыбкой» (Е.А. Сушкова // Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 58). Душевные раны одинокого детства, потеря матери и вынужденное расставание с отцом усугубляли для впечатлительного Мишеля сходство с прославленным британским стихотворцем. Казалось бы, к исходу 1820-х гг. байронизм был уже освоен и преодолен русской изящной словесностью; первые образцы русской байронической поэмы создал еще Пушкин в начале 1820-х гг. Поэзия Лермонтова стала вторым приходом байронизма в русскую литературу. Пушкин в 8-ой главе «Евгения Онегина» назвал своего героя «москвич в гарольдовом плаще» по имени знаменитого персонажа Байрона изгнанника и скитальца Чайльд Гарольда. Лермонтов, накинув на себя этот плащ, словно стал пленником трагической судьбы Байрона и его героев. Он действительно вступил на поприще словесности после Байрона и погиб раньше, чем тот, — в возрасте двадцати шести лет. (Жизнь Байрона оказалась длиннее на целое десятилетие.) Творчество Лермонтова было последней, ослепительно яркой вспышкой романтизма в русской словесности. Когда юный Лермонтов в 1832 г. заявлял о себе в стихах «Нет, я не Байрон, я другой», он утверждал по существу не отличие, а сходство: «как он, гонимый миром странник, но только с русскою душой». Он – «русский Байрон», судьба которого еще трагичнее и катастрофичнее: «Я раньше начал, кончу ране».

По словам Гоголя – автора статьи «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность», «безрадостные встречи, беспечальные расставанья, странные, бессмысленные любовные узы, неизвестно зачем заключаемые и неизвестно зачем разрываемые, стали предметом стихов его и подали случай Жуковскому весьма верно определить существо этой поэзии словом безочарование. <…> Как некогда с легкой руки Шиллера пронеслось было по всему свету очарованье и стало также на время модным, так наконец пришла очередь и безочарованью, родному детищу байроновского разочарованья. <…> Признавши над собою власть какого-то обольстительного демона, поэт покушался не раз изобразить его образ, как бы желая стихами от него отделаться» (Гоголь Н.В. Духовная проза / Сост. и коммент. В.А. Воропаева, И.А. Виноградова; Вступит. ст. В.А. Воропаева. М., 1992. С. 258).

С поэзией Байрона лермонтовское творчество роднит мотив отвержения мира и богоборчества. Однако природа лермонтовского богоборчества сложна и неоднозначна. Литератор «Серебряного века» Дмитрий Мережковский в блестящей, но очень субъективной статье «Поэт сверхчеловечества» назвал Лермонтова, может быть, самым религиозным и мистическим из русских поэтов XIX столетия и одновременно самым «демоническим», исполненнным горделивого самоутверждения. Действительно, у поэта есть в своем роде удивительные, как бы мистические прозрения собственной смерти на дуэли, как, например, в написанном незадолго до гибели стихотворении «Сон» (1841). Но богоборчество Лермонтова – следствие не столько дьявольской гордыни, сколько максималистского стремления к обретению вселенской, абсолютной гармонии. Его персонажи – и лирический герой стихотворения «Как часто, пестрою толпою окружен …», и Мцыри, и Демон, и Печорин – взыскуют абсолютного счастья и полноты бытия здесь, на земле, максималистски, по-детски непреклонно и безусловно. Но бренный мир несовершенен. Для Лермонтова это несовершенство – основание отвернуться от Творца и обвинять Его. Только созерцание чистой и безмятежной природы позволяет ему избавиться на время от «морщин на челе» и сказать: «И в небесах я вижу Бога» («Когда волнуется желтеющая нива…», 1837). «Кремнистый путь» лермонтовского лирического героя – каменистый, трудный – и его душевные тревоги противопоставлены безмятежному покою, царящему и на небе («В небесах торжественно и чудно»), и на земле, которая «спит в сиянье голубом» («Выхожу один я на дорогу…», 1841). Природа — бескрайние просторы русских степей, «безбрежные леса» и реки в разливе – вместе с простыми и грубыми, но чистыми радостями крестьян рождает в лермонтовском одиноком страннике истинную привязанность к отечеству («Родина»).

Может быть, полнее всего религиозные настроения и философская позиция Лермонтова выражены в раннем стихотворении «Ангел» (1831). Поэт исходит из представления о предсуществовании душ в вечном мире, до из земного рождения-воплощения; «рождение» - - перенесение души ангелом в земной мир изображается как трагедия разрыва с райским миром и олицетворяющими его небесными песнями, которых не могут заменить «скучные песни земли». Отрыв от мира небесного и существование на земле истолковываются как трагедия абсурда и проявление необъяснимой «жестокости» Творца или ограниченности Его благой власти какими-то могущественными злыми силами; душа не может вернуться к Богу, в желанный рай: «И долго на свете томилась она, / Желанием чудным полна». Восприятие жизни как «пустой и глупой шутки» сохраняется в творчестве поэта и в дальнейшем (стихотворение «И скучно и грустно», 1840).

Принимаемая Лермонтовым идея о предсуществовании душ была характерна для древнегреческого мыслителя Платона и его последователей, разделяли ее раннехристианский богослов Ориген. Но в итоге она была христианским богословием отвергнута: «Извращая понятие о вечной жизни, учение это в то же время превращает все временное наше существование в мираж и бессмыслицу, ибо если человек наслаждался вечным блаженством ранее процесса усовершенствования во времени и независимо от него, то к чему весь этот процесс во времени? К чему самый подвиг человеческой свободы во времени, если раньше этого подвига и независимо от него душа человека наслаждалась блаженством, как даром свыше исходящим! Христианство мирится только с таким пониманием вечности, которое не упраздняет, а утверждает необходимую связь между вечной жизнью и подвигом человеческой свободы во времени» (Трубецкой Е.Н. Смысл жизни / Сост., послесловие и коммент. В.В. Сапова. М., 2005. С. 159).

В 1828 году Мишель был зачислен в 4-ый класса Московского университетского благородного пансиона, а в 1830 г. поступил на нравственно-политическое отделение императорского Московского университета. Однако учеба в университете его мало удовлетворяла. В 1832 г. Лермонтов оставил университет, намереваясь продолжить обучение в Петербурге. Но в Петербургском университете ему не зачли прослушанные в первопрестольной курсы, и Лермонтов по совету родных избрал обычный для русского дворянина род занятий – военную службу. В 1832 году он поступил в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, которую закончил через три года, вступив корнетом (младшее офицерское звание в кавалерии) в лейб-гвардии гусарский полк. В Школе Мишель прославился как большой «шалун»; шалости, в которых юнкер утверждал свое превосходство над младшими учениками, были порой весьма жестокими. Лермонтов собирал приятелей в своей комнате, садились друг на друга верхом, «всадник» накрывал себя и «лошадь» простыней, в руке каждый «кавалерист» держал по стакану воды. «Эскадрон» бесшумным шагом въезжал в комнату, где спали младшие. Со спящих срывали одеяла и окатывали их водою, после чего «кавалерия» галопировала назад в свои «казармы».

На годы после выпуска пришлись кульминация и развязка лермонтовского романа с Сушковой. Начало этой истории относится к ранней весне 1830 года; место действия – Москва. Главная героиня – восемнадцатилетняя девушка Екатерина (Катишь) Сушкова.

Образ и распорядок жизни молодой дворянки известны. Театр, балы, званые вечера, прогулки в экипаже по Новинскому бульвару. Все эти увеселения Катишь делила с подругой – Сашенькой Верещагиной. В Сашенькином доме она почти каждый день встречала ее двоюродного брата – кривоногого полуюношу-полумальчика лет шестнадцати – низкорослого, неуклюжего, со вздернутым носом и почти не покидавшей лица язвительной улыбкой сильно сжатых тонких губ. Юнец учился в Университетском пансионе при императорском Московском университете; все его звали на французский манер Мишелем, фамилия же его Катю Сушкову нимало не интересовала, как и он сам. Она шутливо именовала Мишеля своим чиновником по особым поручениям. Поручения были несложные: сопровождать барышню на гулянье и принимать у нее шляпку, зонтик или перчатки. Впрочем, исполнительностью мальчик не отличался и часто терял перчатки своей дамы. Катишь гневно сводила брови, морщила лобик и, стараясь придать гневное выражение своим большим черным глазам (за которые в свете ее прозвали по-английски «Черноокой», Miss Black Eyes) и ледяной тон словам, грозила отставить несчастного недотепу от вверенной должности.

Известие подруги Сашеньки Верещагиной, что Мишель влюблен в Катишь, и поразило, и развеселило девушку. Позднее, летом, они встречались в подмосковной усадьбе Середникове, где гостил у родственницы Лермонтов; неподалеку было имение Сушковых.

Сумрачный Мишель часами неподвижно сидел у старого пруда, всматриваясь в его сонную гладь, подернутую зеленой сетью ряски и водных трав, уединялся в развалинах старой бани или на высоком каменном Чертовом мосту. Часто казалось, что он не замечал ничего вокруг – взор его больших карих глаз был словно устремлен на дно души. Но стоило хотя бы в отдалении появиться Катишь или Сашеньке, - он чутко вздрагивал, нахохлившийся, как испуганная птица, и искоса, исподлобья внимательно следил за девушками. Особенно за Катенькой – черноокой пленительной красавицей, грациозной, беззаботной, остроумной, неподражаемой. О, этот волшебный взор, огромная коса, дважды обвивающая ее голову!.

Ходил Лермонтов с огромным фолиантом под мышкой – собранием писем и дневников английского стихотворца лорда Байрона, составленным сэром Томасом Муром. Трагические поэзия и жизнь этого эксцентричного сумасброда и богоборца, проникнутые безысходным пессимизмом и неизбывным одиночеством, завораживали юношу.

Но Катеньке и ее подруге малолетний романтик был только смешон, и часто, когда он начинал читать стихи Пушкина, девушки прерывали эти декламации шутливым предложением: в его возрасте лучше прыгать через веревочку; и, действительно, протягивали ему скакалку…

Особенно забавляла подруг удивительная рассеянность и неразборчивость Мишеля в еде: он никогда не знал, что ел: телятину или свинину, дичь или барашка. Однажды они велели испечь булочки, начиненные опилками, и накормили ими кавалера за чаем: Лермонтов, поморщившись, начал есть первую булочку, потом уже спокойно принялся за вторую, взял было и третью, - но тут Катенька и Сашенька схватили его за руку, помешав булочку надкусить, разломили надвое и показали бедному мечтателю неаппетитное содержимое.

Между тем настала середина августа, близился отъезд. Накануне Мишель, все еще дувшийся на проказниц и избегавший их общества, подошел к ним и произнес пару-тройку малозначащих слов, обычных для светской беседы. Потом он резко повернулся и быстро направился к дому – маленький, чуть косолапящий. Катенька встала со скамейки и внезапно увидела у своих ног свернутый листок бумаги. Она развернула его. Это были стихи, озаглавленные «Черноокой». Она прочла:

Я не люблю! Зачем страдать!

Однако же хоть день, хоть час

Желал бы дольше здесь пробыть,

Чтоб блеском ваших чудных глаз

Тревогу мысли усмирить.

В Москву ехали все вместе. Лермонтов держался отчужденно, ни разу не взглянул на Катишь, не перемолвился с ней ни словом.

На другой день отправились на богомолье в Троице-Сергиеву лавру. На церковной паперти сидел дряхлый слепой нищий. В дрожащей протянутой руке он держал деревянную чашечку для подаяния. И девушки, и Мишель положили в нее по несколько мелких монет. Слепец, услышав звон денег, стал часто-часто креститься и благодарить:

-Пошли вам Бог счастие, добрые господа. А вот намедни приходили сюда тоже господа, тоже молодые, да шалуны, насмеялись надо мною: положили полную чашечку камушков. Ну, да Бог с ними!»

Пока прекрасные паломницы и их родные усаживались за стол в ожидании обеда, Лермонтов, стоя на коленях перед стулом, что-то быстро писал на клочке бумаги. Потом он подошел к Катеньке и молча положил перед ней листок. Вновь стихи:

У врат обители святой

Стоял просящий подаянья,

Бессильный, бледный и худой

От глада, жажды и страданья.

Куска лишь хлеба он просил,

И взор являл живую муку,

И кто-то камень положил

В его протянутую руку.

Так я молил твоей любви

С слезами горькими, с тоскою,

Так чувства лучшие мои

Навек обмануты тобою!

-Благодарю Вас, мсье Мишель, - живо ответила девушка, - и поздравляю, с какой скоростью Вы пишете милые стихи, но не рассердитесь за совет: обдумывайте и обрабатывайте Ваши стихи, и со временем те, кого Вы воспоете, будут городиться Вами.

-А теперь Вы еще не гордитесь моими стихами? – Пытливо спросил он. – Конечно, нет. Ведь я для Вас всего лишь ребенок!.. Но если Вы подадите мне руку помощи…

-Вы и вправду еще ребенок и стоите лишь на пороге жизни и света, - улыбнулась Катенька. – Помощь же моя будет Вам вскоре лишняя, и Вы, несомненно, сами же отречетесь от мысли искать ее.

-Отрекусь. Никогда! – с жаром произнес Лермонтов.

Настал октябрь. Отец прислал за Катенькой, прося переехать в Петербург. Оказалось, ей было грустно прощаться с этим забавным и неотвязным воздыхателем, в стихах которого слышались истинное чувство и мерцали проблески высокого таланта. Когда она села в карету, в окно упал листок бумаги. «Я не люблю тебя…» – начиналась первая строка. Катишь досадливо прикусила губку, но усмешка порхнула на губах. Юный поэт, вопреки всякой логике, заканчивал эффектным признанием: «Так храм оставленный – все храм, Кумир поверженный – все бог!»

После долгой разлуки они вновь увиделись только в Петербурге, в начале декабря 1834 года. Встречи с Лермонтовым продолжились: без приглашения, решительно и бесцеремонно он проник в дом ее тети и дяди Николая Васильевича и Марии Васильевны Сушковых. Его разговоры о женихе Сушковой Алексее Лопухине заражали чувства Катишь каким-то сильным искусительным ядом: недавний желанный жених представлялся ей все более и более блеклым и даже ничтожным. И что за несносная и оскорбительная откровенность о ее чувствах и об их отношениях: кто дозволил Лопухину делиться тайнами ее сердца с приятелем Лермонтовым?! И что он сам такое рядом со страстным Михаилом Лермонтовым, с его пылкими речами и мучительными стихами?

Как-то в гостиной пели романс на стихи Пушкина. Когда прозвучало «Я вас любил; любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем…», Лермонтов шепнул Катеньке, что эти строки полно и ясно выражают его чувства в настоящую минуту. Услышав же два последние стиха «Я вас любил так искренно, так нежно, Как дай вам Бог любимой быть другим», он досадливо передернул плечами и поморщился:

-Это совсем надо переменить, естественно ли желать счастия любимой женщине, да еще с другим? Нет, пусть она будет несчастлива; я предпочел бы ее любовь ее счастью: несчастлива через меня – это связала бы ее навек со мною.

Однажды Лермонтов, уже на правах доброго знакомого посещавший дом Сушковых, предложил погадать по руке. Он серьезно и внимательно стал рассматривать линии Катиной ладони, но не говорил ни слова. Наконец он вымолвил:

-Эта рука обещает много счастия тому, кто будет ею обладать и целовать ее, и потому я первый это сделаю.

Катенька вырвала руку и, раскрасневшаяся, убежала в другую комнату. Место на ладони, которого коснулись его губы, пылало, как обожженное. Теплая волна счастья окутывала и заливала тело, страстное желание пронзило ее, как острый нож. Вскоре она призналась Лермонтову в любви. Они много говорили о близком супружестве, о жизни в деревне и за границей. Долгими зимними ночами, без сна, она целовала свою руку, на которой запечатлелся поцелуй любимого. Доходило до безумия: она перебирала и гладила чашки, из которых пил Лермонтов. Но странное чувство омрачало ее радость. Однажды на балу подруга, знавшая ее тайну, рассматривая приехавших Лопухина и Лермонтова, наставительно изрекла:

-Ты променяла кукушку на ястреба.

А потом настал канун Рождества нового 1835 года. Лакей принес Катеньке письмо, полученное по городской почте. Ничего не подозревая, она стала читать его и страшно побледнела. Увидевший это дядюшка выхватил лист из рук. Некий анонимный «преданный друг» предупреждал Катеньку относительно не названного по имени Лермонтова: «его господствующая страсть господствовать над всеми, не щадя никого для удовлетворения своего самолюбия», он не способен любить, когда-то он соблазнил девушку, увез ее прочь от семейства и, натешившись ею, бросил.

До конца своих дней она, кажется, так и не догадалась, что автором этого письма был сам Лермонтов. Может статься, он хотел развязать этот наскучивший ему и стеснявший узел. Он был поражен тем, что другая девушка, им сильно и мучительно любимая, - Варенька Лопухина, сестра Алексея, – только что была помолвлена, и, быть может, решил испытать крепость чувств Катишь, усомнившись в таковой. А также он мстил за давние полудетские обиды.

Сестра Лиза выдала тайну Катишь родным. Встревоженные дядюшка и тетушка пытали Катеньку, не потеряла ли она девичью честь, уступив домогательствам развратника. Ее вещи обыскали, просмотрели письма и книги. Любимому отказали от дома.

Разлука для нее была тягчайшей пыткой. Смогли встретиться они опять на балу. Лермонтов был убийственно равнодушен, не скрывал при разговоре легкую зевоту. Ничего не понимая, она вглядывалась в эти дорогие черты. Исполняя бальный ритуал выбора кавалера в танце, он подошел к ней вместе с двумя товарищами и произнес три страшных слова: «Ненависть, презрение и месть». Девушка должна была догадаться, каким из этих трех слов назвал себя тот, с кем она согласна танцевать. Что-то с силой ударило ее в грудь, так что она едва устояла на ногах. Обруч боли перехватил ей горло: «Неужели это месть за мою холодность по отношению к нему, еще ребенку?».

-Неужели вы всегда меня ненавидели, презирали? – выдохнула Катенька.

-Вы ошибаетесь, - невозмутимо возразил Лермонтов, - я не переменился. Я всегда был неизменен к Вам.

-Неужели Вы сомневаетесь в моей любви? – Прошептала девушка.

-Вы отлично изучили теорию любви с дозволения родных. Мне отказали от дома. Меня избегают. Благодарю Вас за такую любовь! – он жутко рассмеялся с каким-то царапающим, механическим звуком.

Время, как говорится, лучший лекарь, правда берущий за врачевание дорогую плату – часть человеческой жизни. В ноябре 1838 года Екатерина Сушкова вышла замуж за дипломата Хвостова; Лермонтов был шафером на этой свадьбе. Лермонтов и Катенька легко узнаются в Жорже Печорине и Елизавете Николаевне Негуровой из незаконченного романа «Княгиня Лиговская». Слабое и блеклое отражение их истории – месть Печорина отвергшей его княжне Мери в другом лермонтовском романе - «Герое нашего времени». На его страницах Печорин однажды признается, что не способен к дружбе на равных: один из двоих всегда раб другого. Примерно так же он смотрит и на любовь, завоевывая и подчиняя себе женщин, а затем обычно теряя к ним интерес. Этот горестный изъян герой унаследовал от своего творца. Для счастливой взаимной любви и для благополучной семейной доли Мишель Лермонтов рожден не был.

Единстве