Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Рыбас, Святослав - Рыбас - Персональное дело

Проза и поэзия >> Русская современная проза >> См. также >> Рыбас, Святослав
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Святослав Юрьевич Рыбас. Персональное дело

---------------------------------------------------------------------

Книга: С.Рыбас. "На колесах". Повести, рассказы, очерки

Издательство "Современник", Москва, 1984

OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 10 марта 2002 года

---------------------------------------------------------------------



     Как ни хотелось Бунчуку с первого же дня обставить всех, ничего из этого не вышло. Уборочная началась без него: в измельчителе комбайна погнуло вал барабана и простояли восемь дней. Пока отремонтировались, у других уже было намолочено по две тысячи центнеров, и догнать их можно было только чудом. Бунчука никто не упрекал и не мог упрекнуть, а настроение было хоть плач.

     Он решил все-таки попытаться. Тут был старый спор, не простая жажда первенства, не просто честолюбивые замыслы. Бунчуку, чтобы быть наравне с другими, надо становиться первым.

     В первый день он дал четыреста, потом начал по шестьсот пятьдесят центнеров намолачивать. Вроде у него еще оставалась надежда, - у других комбайнеров выходило меньше.

     Глядя с высоты на колыхавшееся под ветерком поле, на равномерно переворачивающиеся лопасти своего СК-4, Бунчук твердил как заклинание: "Ну, комбайн, не подведи!" За два дня до конца уборки он обогнал всех, впереди оставался один дядя Вася, Василий Каралуп. В позапрошлом году Бунчук у него был помощником комбайнера и до сих пор ощущал к нему почтительность, как к учителю. У Каралупа было на сто центнеров больше, и Бунчук знал, что это очень маленький разрыв. Но наутро снова сломался комбайн, сдвинулся шнек.

     Дядя Вася подошел к Бунчуку, вздохнул и подсказал, что нужно делать. И уехал в поле, не сомневаясь, что закончит жатву первым. А Бунчук провозился со шнеком полдня. И возился бы еще, но заглянул Саша Чулков, присвистнул от удивления:

     - Ты что делаешь! Темнота! Тут делов-то на двадцать минут!

     И верно, через двадцать минут комбайн был на ходу. Бунчук себе не мог найти места от досады. Значит, дядя Вася нарочно задерживал его? А он сам не разобрался? Э, как обидно стало!

     Бунчук выехал на поле с тяжелым чувством. К ночи он приблизился к Каралупу вплотную. Оба были разгорячены.

     - Петрович, а ты мне свинью подсунул! - сказал Бунчук.

     - Да нет, что ты! - возразил тот.

     Бунчук говорил без злости, даже с сожалением в голосе. И по этому сожалению Каралуп понял, что Бунчук сильнее его: был бы слабее - разозлился...

     Назавтра Бунчук обошел его.

     Для него победа имела и привкус горечи, - главное, для чего он упорно рвался вперед, было доказать, что он, Виктор Бунчук, лучше, чем о нем привыкли думать, чем даже он сам привык.

     Уборка начиналась в конце июня. Косят на свал горох, потом ячмень, пшеницу. К августу зерновые собраны. В сентябре сеют озимую. Ждут дождя, сеют день и ночь. Но Бунчук в этом севе не участвовал: его послали в Казахстан по путевке обкома комсомола помогать в целинной жатве. Жена была против этой поездки, но он не мог отказаться и согласился.

     К тому времени Бунчук стал комсомольцем, и никто почти не знал, что в комсомол его приняли во второй раз. Уже пять без малого почти лет прожил он в этой деревне, и ничего худого о нем не могли сказать, лишь изредка припоминали: "Говорят, раньше он какой бедовый был, а переменился начисто". В Новом Буге на районной доске Почета есть его фотография, с нее строго глядит черноволосый молодой человек.

     Мало кому придет в голову, что судьба этого парня складывалась тяжело, что она могла сложиться по-другому. Прохожие глядят на фотографию и идут мимо: нормальный человек, благополучный, удачливый.


     В Васильевке с отцом и мачехой жил один паренек. Он играл на трубе в школьном оркестре и мечтал об училище военных музыкантов. Он любил вольную борьбу, напевал прекрасную, как ему казалось, песенку "Королева красоты", был силен, ловок и упрям. Временами ему виделся в мечтах большой город. Он знал, что рано или поздно уедет туда. Ближе всего был Николаев: порт, корабли, заводы, - иная, как ему мечталось, веселая жизнь.

     Но Николаев все же лежал далеко. Отец, колхозный бригадир, слышать не желал о городе. "Пропадешь один среди чужих, - говорил старый Бунчук. - На черта ты там сдался без специальности! Это тебе не на трубе дудеть! Пойдешь-ка лучше ты в Снегиревскую "Сельхозтехнику" слесарем. Я договорился. Будешь в вечернюю школу ходить, одиннадцать классов кончишь. Так оно верней..."

     И вышло все по отцову. Теперь стало не до музыки, даже выйти вечером на улицу да прогуляться с хлопцами было недосуг. "Сиди учись", - не отпускал его за порог старый Бунчук.

     Но, как говорится, одна голова не бедна, а бедна так одна. Закончил Виктор школу и объявился в Николаеве, вольная птаха, никакая работа не страшна, только подавай ее. Отец не удержал. Удержал бы сегодня, все равно ушел бы завтра. Что ты с ним сделаешь, с настырным таким!

     Началась одиссея Виктора Бунчука. Чем она закончится, никому было еще неведомо. Могло обернуться и так и эдак, но первый шаг был сделан, и подобно многим деревенским парням, приезжающим в город, Бунчук почувствовал, что прошлая жизнь отделилась, а будущая хоть и близка, но неясна, как туманный берег. За какую попало работу не хотел браться. Бунчук искал такую, чтобы была потяжелее и подороже. Он шел по Николаеву и приглядывался к объявлениям о найме.

     Город портовый, в Бугском заливе стоят корабли, на стапелях между шпангоутами мерцают вспышки электросварки. Ветер отдает солью и железом Ветер пахнет морем, а не степной сушью.

     Бунчук пошел на Черноморский судостроительный завод, в цех точного литья. С непривычки почудилось, что угодил в самое пекло: до того горячо и огненно в цехе. Куда там мастерским "Сельхозтехники", там разве что кузнец позвенит молотом или токарный станок попоет, а здесь - гул, жар, глаза от пота дерет, струи горячего металла бьются в формы, отлетают белые искры и тлеют на земле. Бунчук не потерялся в цехе потому, что крепок был.

     Дали ему общежитие, друзья новые завелись, такие же работяги, как и он. Бунчук среди всех поставил себя совсем не на последнее место. Выпить мог, сам угощал. На танцы любил ходить, в заводском эстрадном оркестре стал играть, - словом, был Бунчук парень, как говорится, свой в доску. В литейке - улыбается, хотя, казалось бы, много ли наулыбаешься в горячем цехе. А он мог. В общежитии тоже улыбается, в оркестре к нему с просьбами: "Витя, выдай!" У него улыбка широкая, между верхними зубами расщелинка. Озорно глядит: все, мол, мне нипочем.

     Уважали Бунчука за основательность. У других прогулы случались или какая-то другая волынка, а он, пусть всю ночь глаз не сомкнет, утром, пусть с похмелья, заступит на смену. Никого не подводил Хорош парень, коль никого не подводил. Разве не хорош?.. Вот выпивал, правда, частенько и не в меру. А как шел на танцы с дружками, так и вовсе набирался основательно, до предела выносливости. Известное дело, для храбрости, для куража - знай судостроителей!

     Опять же, прощали за молодость, за трудолюбие, за улыбку. К случаю припоминались поговорки: "Не пьет только телеграфный столб, у него чашечки вверх дном", или "Не пьет только сыч...", или "...Иисус Христос". Поговорки все были на один манер, изменялось одно объяснение: сыч, тот сухой оттого-то, Христос оттого-то. А Витька Бунчук живой человек, ему от рюмки особой беды не станется.

     Значит, вот так и жил. Утром на заводе, вечером в оркестре, потом на танцах. По воскресеньям или в праздник приезжал к отцу в гости. Хотя всего-то восемнадцать лет было к той поре Бунчуку, выглядел он солидно, справил себе красивый костюм и носил под него белую сорочку В Васильевке он ходил степенно, видимо важничая, как бы показывая себя со всех сторон: широкоплечий, смугловатый, с сильными руками. Здесь он чувствовал себя не мальчишкой, а по меньшей мере ровней взрослым мужикам. Он останавливался, курил вместе с ними, говорил, что на заводе ему платят до двух сотен, а работа хоть и нелегкая, но зато после смены сам себе хозяин.

     И все же дома ему нравилось. В Николаеве он был - будто бы в гостях. Но признаться в этом было невозможно! Признаешься - пропадет для других твоя необычность, твоя городская праздность в деревне. Здесь видели, что Витька упорный хлопец и добивается своего. А по сути, он и в Николаеве был в гостях, и дома не дома.

     И в городе не городской, и в деревне не деревенский? Но пока он дома - праздник. Пей, гуляй, заводи песню, - поддержат по-родственному, по-соседски.

     Надо сказать, что Бунчук хоть и улыбчивый был, да если что не по нем, вдруг сверкнет темными глазами и своего не уступает. Не любил, когда его обгоняли в чем-то: в работе, в спорте. Тогда он готов был из себя все силы выпустить, а догнать. В общем, крепкий у Бунчука был характер еще с молодости. С характером ему повезло. Трудолюбивый, упорный, не трус.

     Вот здесь, наверное, придется оговорить особо, что Бунчук о своем характере чуть ли не с детства слышал, что он тверд, и, конечно, даже гордился собой. Пока мальчик был маленький, то и спрос с него был невелик. Умел стоять за себя, охотно помогал отцу по хозяйству, не хулиганил, а даже хорошим делом занимался: музыкой и вольной борьбой, - чего же еще можно требовать от мальчишки? Бунчук вырос, как вырастают все, то есть обычным молодым человеком, который хоть и звезд с неба не хватает, но в большинстве случаев хорошо работает на заводе, в поле, на стройке своей выгоды не забывает и приносит обществу посильную пользу. А характер Бунчук, естественно, переменить не мог. Он у него так и оставался: волевым, целеупорнодостигающим, если можно так выразиться. Захотел уйти из деревни - ушел. Захотел иметь высокий заработок - заимел. Захотел костюм - купил. Захотел... Однако здесь лучше остановить это перечисление, потому что раз за разом желания становились мельче, легче... Нет, дело не в том, что человек не должен заботиться о своем гардеробе, о своем досуге, о танцах, если они ему по вкусу, а дело в том, что как ни банально, не эти приятные вещи составляют основу жизни. Можно, обладая одинаково упорным характером, искать нефть в пустыне и бутылку водки после семи часов вечера в городе Николаеве. В обоих случаях потребуется проявить недюжинную настойчивость... Однако вернемся к Бунчуку, к его скромным желаниям. Почему они были скромны, он и сам не знал, как и не знал того, почему они должны быть выше. Город дал ему то, чего он хотел. Чего еще желать?

     Да, цели у него теперь не стало никакой. Выплывали какие-то цели каждодневные, развлечения от скуки, - а скука посещала его иногда по вечерам, - но считалось, что со временем все образуется, найдется ему по силам характера цель сама собой. Отслужит действительную в армии - остепенится.

     Наверное, скорее всего дальше сталось бы так: демобилизовался бы парень, женился, и все образовалось бы не спеша. И выбор места жительства, и успокоение натуры.

     Однако суждено ему было пройти через другие испытания и хлебнуть совсем не армейских щей.

     В один из приездов домой, точнее - отъездов из дому в Николаев, когда стоял Бунчук на улице в своем темном костюме и белой рубахе и дожидался автобуса, к остановке подошли двое незнакомых парней. Он был хмелен, весел и спросил: кажется, вместе поедем? Добавил о погоде, о том, что в Николаев к вечеру будут и что ему завтра непременно надо рано вставать: первая смена. Но разговор дальше не продвинулся. Бунчуку сказали: "Пошел к черту!" Он удивленно посмотрел на двоих и, улыбнувшись, попросил их не грубить, он этого не любит. Незнакомцы стали его задирать. Но Бунчук наподдавал одному и другому. Крепко наподдавал.

     Парни куда-то исчезли. Автобуса все не было. Хмель прошел. Бунчук оглядел себя: рубаха испачкана кровью. Своей или чужой, он не понял, а запахнул на груди пиджак и, сжимая отвороты рукой, зашагал прочь от остановки.

     Наутро, работая в литейке, Бунчук почти не вспоминал вчерашнюю переделку. И не волновался, и не жалел незнакомцев. Он был спокоен, ничего не смущало его: подрался - с кем не бывает?

     Но между тем прошло несколько дней, и вдруг Бунчук узнал, что те парни подали на него в суд, они откуда-то знали его, теперь идет следствие. Он не испугался, еще не знал, что ему грозит. Работал по-прежнему старательно и отгонял дурные мысли. "Они сами виноваты, - говорил он себе. - Загрызались - и получили!"

     Перед судом на заводе разбирали персональное дело Бунчука, его исключили из комсомола.

     Потом его осудили на три года заключения в исправительно-трудовой колонии. Тогда ему было девятнадцать.

     Он знал, что виноват: во время стычки в кармане случилась железная штуковина, и он зажал ее в кулаке. Но считал, что не пьяница он и никакой не хулиган. Все так сложилось глупо и нелепо. Могло выйти и по-другому. Он же мог быть трезвым в тот вечер, парни могли ему не встретиться. И еще он рассуждал по русскому обычаю: "Ну, выпил! Ну, с кем не бывает... Ничего страшного!"

     Можно проследить его жизнь после ухода из Васильевки, найти ошибку и подумать о будущем. Еще нет беды в том, что он перестал быть деревенским и не стал городским. Но он, несмотря на свое трудолюбие, оказался без дела, которое бы было ему по душе. Литейку он не любил, она приносила лишь более-менее хороший заработок. Это была жизнь без стержня, без главного дела, вокруг которого выстраивались бы другие интересы. Без этого - пустота. Человек хватается за что попало, все ему нипочем... И Бунчук упал.

     Потекли серые дни заключения, скучная работа - делали сейфы. Он и здесь работал на совесть. По-другому у него не получалось.

     Бунчук был освобожден досрочно, через год и восемь месяцев. На его счету числилось свыше тридцати благодарностей и одно взыскание: он взял на себя провинность соседа.

     На волю Бунчук вышел с некоторым удивлением в душе и стыдом. Судостроительный завод принял его обратно, и оттуда написали, куда следует, письмо, что обязуются содействовать моральному перевоспитанию Виктора.

     Был ли Бунчук к тому времени новым человеком и насколько он извлек урок из своего прошлого, в Николаеве в полной мере не смогли удостовериться. Он в скором времени женился и уехал из города. Осталась после него недалекая память, мол, был вот такой непутевый паренек и работать вроде бы умел, имел характер компанейский, да не заладилась у него судьба с самого начала. Не повезло. Бывает такое.

     Бунчук уехал насовсем, но в Васильевку он тоже не вернулся.

     У жены тяжело заболел отец, и молодые поехали к нему, в село Ново-Дмитровку. Там и осели. Надо было устраиваться, обживаться на новом месте. Бунчук отвык от деревенской жизни, а здесь он был для всех покуда еще чужаком, к нему присматривались и гадали: что за человек появился?

     Председатель местного колхоза "Большевик" Э.И.Печерский не больно интересовался прошлым Бунчука, когда принимал его.

     - Вот что, хлопец, - сказал Печерский. - Я бы тебе с удовольствием сейчас дал хорошую машину. И я тебе ее дам. Но после. А сейчас у меня полный комплект шоферов. Поработай пока помощником комбайнера?

     - Ладно, - ответил Бунчук, глядя в спокойные добрые глаза седоватого председателя. - Поработаем помощником комбайнера.

     Дома Люда поинтересовалась результатом переговоров с председателем, стала утешать. Однако Бунчук несколько удивленно приподнял брови, словно спрашивая: "Зачем же меня утешать?"

     - Ну что молчишь? - спросила Люда.

     Она ждала ребенка. Ей самой было всего-навсего восемнадцать, а Виктору только на четыре года больше.

     - Я не молчу, - улыбнулся Бунчук. - Завтра иду на работу. Убегал из деревни, убегал, а видать, дурень был, что убегал!

     Он, кажется, шутил, но у жены на сердце сделалось тревожно.

     Комбайнер дядя Вася, лысоватый крепкий мужик с опаленным тяжелым загаром лицом, встретил Бунчука без особой радости. Бригадир комплексной бригады Мисивьянцев подвел к нему новичка:

     - Вот. Значит, это тебе помощник будет. Виктор Бунчук фамилия.

     Бригадир был хмур, неразговорчив. Его серые глаза глядели из-под нависающих бровей тяжело.

     - Здравствуйте, - сказал Бунчук, улыбаясь хорошей, приветливой улыбкой.

     Дядя Вася тоже невольно улыбнулся, глядя на него. Мисивьянцев молча отошел. Бригадир уже кое-что разузнал о Бунчуке, он любил знать о людях побольше, чтобы не было неожиданностей.

     Дядя Вася, Василий Петрович Каралуп, был опытный комбайнер. Машина у него содержалась правильно, и на ней можно было делать дело. Уборку начинают на ранней зорьке, а шабашат к полуночи. День длинный, но летит быстро, нервно. Страда! - и все забыто ради нее. Дядя Вася приходил на работу раньше других; комбайну нужен уход, где-то подтянуть, где-то смазать. Однако теперь, как приходил, встречал своего помощника.

     Зорька розовела, и в воздухе пахло росой, промасленным металлом и дымком летних кухонь. Комбайнеры осматривали машину и трогались. Каралуп на поле уступал штурвал новичку, а сам завтракал на меже в тени лесозащитной полосы. Бунчук возвышался над полем спелой озими. Комбайн шел твердо, размеренно. Шумел двигатель, было пыльно, трясло.


     Подходили грузовики, высыпалось из бункера зерно, которое шуршало и золотилось в утреннем свете.

     Так прошел день, другой, перевалило за неделю. Бунчук исхудал, спал мало, ел больше всухомятку. Правда, в поле привозили обед. Ну а все остальное - ужин, завтрак - проходили кое-как, то в спешке, то в жуткой усталости. Лицо его было теперь будто выпеченное на южном солнце. Жена сперва удивлялась такой охоте и рвению, потом заволновалась: уж больно себя не жалеет, тоже ведь плохо. А он втянулся.

     Каралуп привык к тому, что помощник раньше выходит на работу. Мисивьянцев не спешил менять настороженность на ласку, однако в душе принял Бунчука. Правда, случались у бригадира с новичком как бы стычки по разным поводам, и Мисивьянцев, человек крутой, многоопытный, понял, что Бунчук тверд в работе.

     Бунчук возвращался к обычной деревенской жизни; простые вещи, раньше ему неизвестные, делали ее крепкой и надежной. Чем больше он узнавал эту простую жизнь, тем яснее становилось ему, что прежде он был беден. За это новое состояние Бунчук был готов платить самую большую цену.

     Однако в Ново-Дмитровке, как там ни ощущал себя новичок, не забывали о его прошлом. Много работал Бунчук, - сдержанно похваливали. Пытался спорить, если видел непорядок, - Мисивьянцев напоминал: "Здесь тебе не тюрьма. Хочешь - работай..."

     Шла следом за Бунчуком недобрая старая слава, и оправдываться в глазах людей было нужно не словами, не скорыми делами, а медленным ходом времени, долгим трудом. Тяжело человеку, когда ему не верят. Как ему быть?

     Печерский помнил свое обещание, но свободный грузовик никак не случался, и тогда он спросил у Мисивьянцева:

     - Я хочу послать Бунчука на курсы механизаторов. Как ты на это посмотришь?

     - Конечно, он хлопец работящий, - уклончиво отвечал бригадир. - Но ведь сами про него знаете... Ну, выучим его, а он снова коник выбросит или вовсе уйдет?.. А так он хлопец ничего, подходящий.

     - Ладно, скажи ему, чтоб пришел, - распорядился Печерский. - Я с ним хочу поговорить.

     Он видел, что бригадир хитрит и не хочет говорить прямо. С осторожным Мисивьянцевым у председателя была связана история, памятная обоим.

     Было дело, когда на одном поле слабо взошла озимая. Печерский предложил за культивировать и пересеять ячменем, но на правлении заупрямились и решили пересеять полполя, чтобы проверить, кто прав. Пересеяли. Дождей нет и нет. И здесь трижды Мисивьянцев прошелся по председателю, - на заседаниях правления, сельсовета и партбюро. Печерский отмалчивался. Нечего было сказать: ячмень едва поднялся. Но вскоре пошел долгожданный дождь. Все изменилось. Мисивьянцев предложил скосить ячмень на зеленый корм и закончить на этом спор. "Нет! - возразил Печерский. - Если бы не твои три пилюли, я бы согласился. А теперь мне надо доказать". Ну и что же? Ячмень дал до тридцати центнеров с гектара, а пшеница и до двадцати не дотянула. После Мисивьянцева никто уже не перечил, когда речь шла о пересеве. А такое случалось, зимы-то ложные, малоснежные... Вот еще Печерский против поверхностной обработки почвы. Его начальство упрекает за медлительность в подготовке к севу озимых, а он себе знает, что принимать упреки и вести глубокую вспашку. Поверхностная, конечно, быстрая, да при бесснежной зиме весной наверняка придется пересеивать. А вспашка по весне - это скорее всего остаться без урожая. Здесь Печерский медлит, ему ни к чему прыть... В шестьдесят третьем году, когда он пришел в "Большевик", ему пришлось выменивать своего "персонального" коня Орлина на солому для скота.

     Пришел Бунчук, молча глядел на Печерского.

     - Нравится у Каралупа на комбайне? - спросил председатель и подумал, что сейчас парень вспомнит о грузовике.

     - Нравится, - ответил Бунчук. - Раньше не думал, что будет нравиться.

     - Ну, мало ли что раньше, - улыбнулся Печерский. - Ты вспомни, как мы раньше жили? А сейчас?

     - Раньше я не здесь жил, - напомнил Бунчук.

     - Я сказал "раньше", потому что... ты вспомни, как все мы жили после войны?.. Вот дом правления. Мы его недавно построили. А раньше меня попрекали: почему в кулацкой хате ютитесь?! Но я галстук недавно стал носить, сперва рубаху справил, а потом галстук купил... Ты знаешь, зачем я тебя позвал? Хотим тебя послать в Новый Буг учиться на комбайнера.

     Бунчук кивнул, никак не выдав своих чувств. Печерский пристально поглядел на него:

     - Будешь учиться?

     - Буду.

     - Хорошо, пошли со мной...

     Бунчук был обрадован и не понимал, куда его зовет председатель. Но Печерский в "Большевике" был давно, он принял слабое хозяйство, где людей недоставало и откуда уходили безостановочно, а нынче он же хотел показать молодому кое-что из своего крепкого хозяйства, где доход приближался к двум миллионам. Они вышли на крыльцо, - через дорогу от правления стоял клуб, слева - школа, за школой - детский комбинат. По правую сторону шли магазины и новые дома. В глубине села за серебристыми тополями проглядывали здесь и там красные черепичные крыши. Заходящее солнце выкрасило белые кирпичные стены.

     - Хорошо у нас живут, - сказал Печерский, глядя на Бунчука, точно проверял его в чем-то. - Семьдесят человек назад приехали.

     Бунчук пожал плечами: что тут говорить.

     - Не уйдешь, когда выучишься?

     - Пока не думаю.

     Печерскому понравился этот немногословный парень - не пытался расположить к себе и держался с достоинством.

     Они пошли дальше по деревенской улице. Каждый второй дом был новый. Печерский хотел, чтобы Бунчуку передалось его ощущение этого колхоза, этих улиц, - того, что далось ему трудом и отчего голова у него поседела.

     Хотя все это и происходило до приезда в "Большевик" Бунчука, оно имело и для него значение, пусть не прямое, а через других людей. Как нынче принимал его председатель, как посылал учиться, это вырисовывалось еще лет десять назад. С той поры появились люди новых для деревни специальностей - токари, электросварщики, газосварщики, котельщики, сантехники, воспитатели детсада. Учиться всюду направляли, от институтов до курсов.

     Начинать было непросто. До недавнего времени пришлось Печерскому побыватъ в разных переделках, обзавестись выговорами и взысканиями, чтобы в условиях, когда всегда недостает материалов, запасных частей, какого-то оборудования, - чтобы в таких условиях все-таки строить село, а не сидеть сложа руки и ждать, когда улучшится положение.

     Рассказывая это Бунчуку, Печерский как бы пережил снова годы своей жизни в "Большевике". Заглянув в лицо парню, он хотел увидеть отголосок своих чувств, но глаза Бунчука выражали только внимание и, может быть, надежду на будущее... Прошлое его не волновало. Это Печерского вдруг расстроило и озадачило, и он попрощался.

     Когда Бунчук закончил курсы, при весеннем распределении техники комбайна ему не дали. Не было свободного, и к тому же считалось, что Бунчук, как новичок, все должен стерпеть. Он стерпел, делать было нечего. Однако вскоре пришел новый комбайн и достался новичку. Теперь Бунчуку завидовали. Он пригнал комбайн, перетянул, проверил.

     К тому времени бригада механизаторов стала комсомольско-молодежной, а Бунчука это, кажется, никак не задело. Отношение к нему не могло перемениться, - как был сам по себе, так и остался. Бригадир Николай Ялов, молодой человек, всего лишь тремя годами старше Бунчука, приглядывался к своему комбайнеру и о чем-то думал. Но ни Ялов, ни секретарь райкома комсомола Владимир Вихляев, который опекал бригаду, ни кто-то другой не смог бы переломить мнение села в отношении Бунчука. Настороженность оставалась, не таяла.

     Ялов дружил с парторгом колхоза Александром Строгановым и однажды попросил совета.

     - Он в работе бешеный, - сказал бригадир. - Про дом забудет, про жену, про обед, про все на свете! Любую работу дай - не откажется.

     - Он может всех комбайнеров на жатве побить? - спросил Строганов.

     - Может, - ответил Ялов. - Я же говорю, что он в работе бешеный. Особенно когда кто-то впереди него.

     Уборочная была первой самостоятельной в жизни Бунчука. Опыта у него почти никакого, если не считать прошлого лета, когда был в подручных у дяди Васи. Он вставал раньше петухов, брал торбу с харчами - и на бригаду. Помощником у него был молдаванин Коля, молодой паренек из училища механизации. Оба молодые, неопытные, только Бунчук горячился и ни себе, ни Коле спуску не давал. В поле нужно было поспеть пораньше, потому что грузовиков было мало. На пять комбайнов - две машины. Подрегулировали, заправились и сразу в поле. Машины две Бунчук набьет зерном, свесится в одну-другую сторону, глядя сверху на ход комбайна, и, если видит порядок, уступит Коле штурвал и садится завтракать. Так в прошлом году обращался с ним дядя Вася Каралуп, а нынче Бунчук сам себе хозяин. Потом даст харчей помощнику, ведь тот на практике, один, где ему добрый завтрак иметь? Коля подкрепляется, а Бунчук - печет. Так он называет свою работу - "пеку". В жаре, в пыли, в шуме - печет.

     В обед у него комбайн тоже не простаивал. Подшипники смажет, подтянет, а сидеть некогда. Учительница - пенсионерка Мария Гавриловна Каменщик, агитатор во время жатвы, приносила им газеты и журналы, рассказывала всякие новости и угощала грушами и молодой кукурузой со своего огорода. Бунчук с Колей были черные, даже чумазые, чем вызывали в учительнице и почтение, и жалость. Она подсовывала груши: "Отдохните, хлопчики. Вон как солнце печет!" Однажды Бунчук заглянул в журнал и воскликнул:

     - Ого! Тут написано, что рекорд Украины - убрать за день с двадцати шести га шестьсот семьдесят центнеров... А у нас с тобой лучше - семьсот восемьдесят центнеров! Лучше рекорда, Коля!

     Бунчук сильно обрадовался, шутил до самой ночи. За полночь, как обычно, закончили. Обмели венчиком пыль с комбайна и побрели по домам. Даже сквозь нарастающую усталость Бунчук ощущал по-прежнему то острое чувство, которое охватило его днем - он первый. Жатву он закончил, обогнав своих товарищей, и молодых, и опытных, и дядю Васю Каралупа. На его счету было восемь тысяч двести центнеров зерна, можно было представлять к значку ЦК ВЛКСМ "Золотой колос". Бунчук был счастлив. В районе, среди комсомольско-молодежных агрегатов он тоже был первым. Он добился того, чего хотел, - его заметили в колхозе, увидели, что Бунчук недаром считается парнем характерным.

     Дошли о нем вести в райком комсомола, Вихляеву. Но решили погодить со всякими чествованиями, приглядеться к такому необычному имениннику. С одной стороны, он действительно герой жатвы, а с другой - неблагополучный в прошлом.

     Деревенскую осторожность не удалось до конца преодолеть. Бунчук, может быть, и привык бы к ней, смирился со своей ролью, не будь несправедливость такой явственной. Ведь он был лучшим, а за ним признавали лишь то, что он упорнее других.

     Колхоз помог ему приобрести дом, - административно, если так можно выразиться, никаких претензий к нему комбайнер не имел. А к людям? Но не мог же он подойти к каждому и объясниться?

     Вот и выходило, что судимость давно снята, но где-то как будто по-прежнему все еще разбирается персональное дело Виктора Бунчука, и окончательного решения нет и нет.

     Между тем в хлопотах с новосельем подошел и Новый год, зимние заботы о ремонте техники, о всегда недостающих запчастях, - и незаметно прошла зима. Потом началась весенняя вспашка, обработка почвы, удобрение. Закустилась озимая, на дорогах поднялась пыль. А там - снова наступило лето.

    

... ... ...
Продолжение "Персональное дело" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Персональное дело
показать все


Анекдот 
Гаишник тормозит машину: - Ваши документы, сэр! - Почему это я вдруг - сэр? - Потому, что едете по левой стороне дороги!
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100