Алешковский, Юз - Алешковский - Николай НиколаевичПроза и поэзия >> Русская современная проза >> См. также >> Алешковский, Юз Читать целиком Юз Алешковский. Николай Николаевич
---------------------------------------------------------------
HarryFan SF&F Laboratory: FIDO 2:463/2.5
---------------------------------------------------------------
- Вот послушай. Я уж знаю - скучно не будет. А заскучаешь, значит,
полный ты мудила и ни хуя не петришь в биологии молекулярной, а заодно и в
истории моей жизни. Вот я перед тобой - мужик-красюк, прибарахлен, усами
сладко пошевеливаю, "Москвич" у меня хоть и старый, но ни хуя себе -
бегает, квартира, заметь, не кооперативная и жена скоро кандидат наук.
Жена, надо сказать, загадка. Высшей неразгаданности и тайны глубин. Этот
самый сфинкс, который у арабов, - я короткометражку видел, - говно по
сравнению с нею. В нем и раскалывать-то нечего, если разобраться. Ну, о
жене речь впереди. Ты помногу не наливай, половинь. Так забирает
интеллигентней, и фары не разбегаются. И закусывай, а то окосеешь и не
поймешь ни хуя.
Короче говоря, после войны освободился я девятнадцати лет, тетка моя
меня в Москве прописала - ее начальник паспортного стола ебал прямо на
полу в кабинете, - и месяц нигде не работал, не хотел. Куропчил потихоньку
на садке, причем без партнеров, и даже пропаль спульнуть некому.
Искусство! Видишь пальцы? Ебаться надо Ойстраху: мои длиннее. И, между
прочим, потому что я завязал, чуял я этими пальцами, что за купюры в
лопатниках или просто в карманах. Одними пальчиками брал и ни разу не
ошибся. А сколько таких парушек, которые за рупь горят или за справку из
домоуправления, которые они, фраера, тянут как банкнот в мильон долларов,
сколько сил тратят, на цыпочках балансируют, вытягивают, а их за жопу и в
конверт. У нас не считается, сколько спиздил, главное - не воровать. Ну
ладно, куропчу я себе помаленьку. Маршрут "Б" освоил и трамвай "аннушку".
Карточки, заметь, не брал. А если попадались, я их по почте отсылал или в
стол находок перепуливал. Был при деньге, жениться собрался. Вдруг тетка
говорит:
- Сосед тебя в институт к себе берет. Лаборантом будешь. И завязывай,
все одно погоришь. Скоро срока увеличат. Мой сказывал, а у него брат на
Лубянке шпионов ловит. Все знает прямо от Берии.
И правда, указ вышел: от пяти до четвертака. Я перебздел. И везло мне
что-то очень долго. И специальность получить хотелось. Но работать я не
любил. Не могу и все. Хоть убей. Пришлось идти в институт к соседу, все
ж-таки, потому что примета такая: если перебздел - скоро погоришь. С
соседом этим по утрам здоровались, он в сортире подолгу сидел, газетой
шуршал и смеялся. Воду спустит и хохочет. Ученые, они все авоськой
стебанутые. По-моему, он тетку тоже ебал, и в общем, устроился я в его
лабораторию. Фамилия его была Кизма. Нацию не поймешь, но не еврей и не
русский. Красивый, но какой-то усталый, лет под тридцать.
- Будешь, - говорит, - реактивы носить, опыты помогать ставить,
захочешь - учиться пойдешь.
- Нам, - говорю, - татарам, одна хуй. Что ебать подтаскивать, что
ебаных оттаскивать...
- Больше чтобы мата не слышал.
- Ладно.
Неделю работаю, таскаю хуйни всякие, склянки мою, язык какой-то солью
обжег и дристал четыре дня подряд. Думал, соль - поваренная, а она, падла,
химическая была. Бюллетень не брал, однако. А то в жопу миномет вставлять
будут, как в лагере. Ну уж чернил пузырек я уделал, чтоб на этап северный
не идти... В общем, работаю. Оборудую новую лабораторию. Микроскопов до
хуя и приборов, моторов и так далее. Вдруг надоело. Я даже нашалил. У
начальника кадров лопатник на "скулы" увел, ради искусства своей
профессии. И, еби твою мать, что тут началось! Часа через полтора взвод в
штатском приехал, из института никого не выпускают. Генеральный шмон, и
разве что в жопу не заглядывают. А все из-за чего? Я с лопатником пошел
срать, раскрыл его - денег нет. Одни ксивы, то есть доноса. И на моего
Кизму тоже. Дескать, науку хуй знает куда отодвигает, на собрании не поет,
не хлопает и включает легкую музыку советских композиторов. Опыты его
направлены против человека, который звучит гордо, и поэтому косвенно
расшатывают экономику. Понял? Четвертаком завоняло. Пятьдесят восьмой. Но
я их не люблю. Чужими жопами жопу подтер. По ним получалось, что весь
институт - сплошной заговор осиного гнезда, а значит и ты в том числе? А
кизмов донос я из сортира вынес. Лопатник расписал на части и в унитаз
бросил. Дверь кто-то дергает, орет и бушует. Я вышел, объяснил, что химией
обхавался и что дверь - не зуб, не хуя ее дергать.
- Смотрите, - говорю Кизме, - ксивота на вас.
Он прочитал, побледнел, поблагодарил меня, все понял и хуяк бумажку в
мощнейшую кислоту. Она у нас на глазах растворилась к ебене бабушке.
Тут меня вызывают, вернее, дергают. Я, разумеется, не в сознанке.
- Не такие, - говорю, - портные шили мне дела и то они по швам
расползались на первой примерке.
- Показания есть, что сзади в очереди терся. Может, старое вспомнил?
- Ебал я эти показания. Много хоть там денег было?
- Денег совсем не было.
- На такое говно никогда бы не позарился.
Штатские смеялись. Отдохнули, видать, с моим простым языком и
отпустили.
Назавтра говорю Кизме, что работать не буду. Принципиально - я не
рабочий, а артист своего дела. "Я, - говорю, - на тахте лежать и читать
литературу люблю". Тут он странно на меня так посмотрел и, главное, долго,
- и начал издалека насчет важности для всего человечества евонной науки -
биологии, и что он начинает опыты, равных которым не бывало. Одним словом
- эксперимент. И я ему необходим. И что работа эта благодарная,
творческая. Но самое интересное, что она и не работа, а одно удовольствие,
причем высокооплачиваемое. Только без предрассудков к ней отнестись и с
мыслью о будущем человечества. Он чаще всего на него напирал.
- Слушай, сосед, - говорю, - не еби ты мне мозгу, о чем речь-то?
- Ты должен стать донором.
- Кровь, что ли сдавать?
- Нет, не кровь.
- А что же, - смеюсь, - говно или ссаки?
- Сперма нам нужна, Николай, сперма.
- Что за сперма?
- То, из чего дети получаются.
- Какая же это сперма? Это малофейка. Малофья, по-научному.
- Ну, пусть малофья. Сдавать для науки. Только не пугайся. Позорного
ничего в этом нет. Кстати, полнейшая тайна тебе гарантируется.
- А что ты не сдаешь? - подозрительно спрашиваю. Он нахмурился.
- Могут обвинить в выборе объекта по родственному признаку. Давай,
соглашайся!
Тут я сел на пол и давай хохотать. Ни хуя себе работка! Чуть не
обоссался, и аппендицит заболел.
- Ржешь как болван. Сядь и послушай, для чего нужна твоя сперма.
Шутки шутками, я прислушался, и оказалось, что план у Кизмы таков: я
дрочу и трухаю, что одно и то же, а малофейку эту под микроскопом изучают.
Потом пробуют ввести ее в пизду бесплодной бабе и смотрят, пропадет она
или нет. Тут я его перебил насчет алиментов, в случае чего.
- Это, - говорит, - пусть тебя не тревожит.
И еще у него имелись тайные планы насчет моей малофейки. Обещал
рассказать, как приступит к опытам. И, веришь, встал мой сопливый от этих
разговоров. Хоть сейчас начинай. А это мне не впервой. В лагере каждый
сотый не трухает, а остальные дрочат как сто. Другой подрочит и ходит три
дня, как убитый, от самопозора страдает. И на всю жизнь себя этим
переживанием калечит. Знал я Мильштейна Левку - мошенника. Тот вслух
клятву не раз давал не дрочить больше и не выдерживал. Отбой. Кожаные
движки начинают работать, а Левка зубами скрипит, борется с собой и
затихает постепенно. Я его успокаивал. Организм, мол, требует, и нечего
над ним издеваться, он ни при чем. Не будь ему прокурором.
Ну, ладно. Задумался я и спрашиваю про условия: сколько раз мне
спускать, какой рабочий день, оклад и название должности в трудовой
книжке.
- Оргазмы ежедневно, по утрам, один раз. Оформим тебя техническим
референтом. Рабочий день не нормирован. Восемьдесят два рубля. После
оргазма - в кино.
Я виду не подал, что удивился и даже охуел. Приду, - думаю, - струхну
и на трамвай "аннушку" да в троллейбус "букашку". В случае, если погорю, -
смягчающие обстоятельства - работал в институте. Согласился. Вечером
сходил к старому урке, к родичу, международного класса вор был, пока
границы не закрыли.
- Ты, - говорит, - Микола, в детстве говно жрал, счастливчик,
везунчик, но продешевил. Струхня ведь дороже черной икры стоит. Почти как
платина и радий. Пиздюк официальный ты! Я бы этим биологам хуевым поштучно
свои живчики продавал. На то им и микроскопы даны - подсчитывать.
Поштучно, блядь, понял?
Понял, как не понять. Жопа я и вправду. Ведь живчик - это самый наш
цимес. И на здоровье хуй знает как отразится.
- Не бзди, - говорю, - урка. Цену я постепенно подниму. Не фраер.
- Жалко, ведь нельзя разбавить малофейку, ну вроде как сметану в
магазине. Тоже ведь товар бы был...
- Еб твою мать! - по лбу себя стукаю. - Я придерживать буду при
спуске. А потом с понтом вторую палку сверх плана выдам.
- Не советую, - серьезно так говорит урка, - нельзя прерывать половое
сношение хоть бы с Дунькой Кулаковой. Вредно. Я одну бабу из-за этого
разогнал. Только и вопила: "Кончай куда-нибудь в другое место!" - "Может,
в среднее ухо?" - спрашиваю. "Все равно куда, лишь бы не в мутер!" - у
меня на этой почве на ногах ногти почти перестали расти. Веришь? Пришлось
разогнать ее. Так что уж кончай по-человечески! Тащи бутылку с получки!
Сдери с них молоко за вредность и скажи, что тех, кто кровь сдает, кормят
бацилой Х после сдачи. Не будь фраером. В Америке пять раз струхнешь и
машину покупаешь. Понял?
Ну, прихожу утром на работу, стараюсь, чтобы не рассмеяться. Стыдно
немного, а с другого бока - хули, думаю, краснеть? Пускай ебучее
человечество пользуется. Может, на пользу ему еще пойдет... Смотрю, а для
меня уже малюханькую хавирку приготовили - метра три с половиной, без
окон. Лампа дневного света, тепло. Оттоманка стоит. На столе пробирка.
- Ну вот, Николай, твое рабочее место, - говорит Кизма.
- Только договоримся - без подъебок, - отвечаю.
Кизма велел мне тут не развивать в себе какой-то комплекс
неполноценности, а, наоборот, гордиться.
- Располагайся, приступай. После оргазма закрой пробкой пробирку.
- Чтоб не разбежались?
- Работай быстро и без потерь. Читал плакаты?
Я закрылся, прилег, задумался, вспомнил, как в побег ушли с кирюхой в
бабский лагерь и переебли там всех воровок, а те, кому не досталось, все
больше фашистки и фраерши, трусы с нас сорвали и на части их разорвали,
чтобы хоть запах мужской иметь под казенными одеялами. Вспомнил, а
сопливый, как кобра под дудку головой в разные стороны водит. Я тогда ебся
редко, сразу струхнул пол-пробирки. Целый млечный путь, как говорил мой
сосед по нарам, астроном по специальности. На дружка струхнул, что он
Землю за планету и за хуй не считает и в рот ее ебет, если на ней
происходит такая хуета, что ни в какие ворота не лезет. Прости. Отвлекся.
Несу пробирки Кизме.
- Ого, - говорит, - посмотрим, - и размазал немного по стеклышку, а
остальное в какой-то прибор сунул, весь обледенелый, и пар от него валит.
Посмотрел Кизма в микроскоп и глаза на меня вытаращил, словно по облигации
выиграл: - ну, Николай, - говорит, - ты - супермен! Сверхчеловек!
Невероятно! Почему - не спрашивай. Потом поймешь. Я тебя поднатаскаю в
биологии.
- Посмотреть-то можно?
- В другой раз. Сейчас иди. До завтра.
Ну, я вежливо говорю, что в Америке больше платят, и питаться нужно
после каждой палки от пуза, а то подрочу неделю и вся наука остановится.
- А что бы ты хотел иметь на закуску? Учти: с продуктами сейчас
трудно.
- Мяса грамм двести. Хлеб с маслом. Можно семечек. Стакан чаю
покрепче.
- Зачем же семечек?
- Другой рукой можно грызть от скуки.
- Семечек не будет. А насчет мяса похлопочу. Мой шеф - академик -
вегетарианец. Возьму его карточку. Он большое значение будет тебе
придавать.
- И зарплату увеличить надо. Из своего кармана, что ли, платишь?
- Увеличим. Вот организую лабораторию, ставок выколочу побольше, и
увеличим. Хорошо будем платить за твою малофейку. Злая она у тебя,
Николай. Ну, иди, а то живчики передохнут. Вахтеру скажи, что наряд на
осциллографы идешь получать.
- На чернуху я мастер, не бздите.
Иду по институту, и в первый раз во мне совесть заговорила. Ишачат
все эти доктора, кандидаты и лаборанты, а я подрочил себе в удовольствие,
и готово. Иду домой. Неловко как-то получается. А с другой стороны,
малофейка науке нужна и всей стране, значит. И рабочий день тут ни при
чем. Я аккордно на своем тромбоне работаю, курва. И вообще, это не совесть
моя заговорила, а жалко тех, кто ишачит. Вот только на дремоту повело
после дроча. И воровать лень.
Пошел в бар пиво пить с черными сухариками. Кстати, учти, от пива
стоит, надо лишь о бабе думать после пяти кружек, а не насчет поссать. Как
поссышь, стоять не будет. Как же не поссать, говоришь? Внушать себе надо
уметь. Вон, которые в Индии живут, даже не серят по месяцу и больше, а
ссаки в пот превращаются и в слезы. Я так полагаю, что по-научному,
по-нашему, по-биологицки, кал, то есть, говно, у этих йогов в запах
превращается. Ну вот, скажем, как спирт: не закроешь его, он и выдохнется.
Только спирт быстро выдыхается, а говно долго. В нем, говне, молекула
другая и очень вонючая, гадина такая. А уж про атом говенный и говорить
нечего. Он, блядюга, и не расщепляется, наверное, в синхрофазотроне. Между
прочим, спрошу у Кизмы, что будет, если он расщепится. Верняк - мировая
вонь, запахнет до облаков. Ты пей. Спиртяга высшей чистоты. Мне на месяц
два литра выдают, хуй перед оргазмом дезинфицировать. Ну, я экономию
навожу. Ведь как дело было. Кизме и остальным всем выдают спирт, а мне
нет. Ну уж, хуюшки, думаю, и в пробирку грязи наскреб с каблука. Не фраер.
Кизма сразу тревогу забил.
- Почему живчики чумазые? Трудно руки помыть?
- Надо при опыте не руки мыть, а хуй. Он, небось, в штанах, а не в
безвоздушном пространстве. Мало ли где за сутки бывает.
- Сколько тебе спирта надо?
- Два литра, - говорю.
- Многовато, триста грамм хватит.
Тут я сказал, что прежде чем за хуй браться, надо все пальчики
обтереть, на обеих, причем, руках (я ведь руки меняю), а заодно и пах.
- Хорошо, - говорит, - литр.
- Э-э! Не пойдет так дело. Литр - это в расчете на хуй лежачий, а в
самом лежачем виде, как, допустим, в холодном море. А на стоячий надо в
три раза больше. А я еще по совести прошу.
- Хорошо, два литра, - сказал Кизма, - и ни грамма больше.
Вот и я со спиртом навсегда. А экономлю просто: протираю лежачий, и
ебал я ваши рационализаторские предложения и премии за них. Я, блядь,
самое ценное в себе отдаю науке! Я бы в Америке дачу давно уж имел на
курорте, "Линкольн" и другую недвижимость. А я, блядь, не мертвые души
забиваю государству, как Чичиков, а свежую, родную сперму. Хули я завелся,
между прочим? А не хуй на мне экономию разводить! Я - человек! Ты меня
залей спиртом - я его сам первый пить не стану. А то подебывает каждая
падла, что я его при жизни заспиртовать решил. Мандавошки! Если бы не я,
они бы не диссертацию защищали, а жопы свои на летучке у директора. На
моем хуе держатся. Одним словом, учреждение наше - НИИ - склочное и
порядка в нем нету. Не то, что в тюрьме или в МУРе.
И все ж-таки, онанизм разрушает под конец жизни нервную систему. А
то, что укрепляет - параша. Ну, ладно. До полного разрушения еще далеко.
Будем здоровы. Ты хавай. Эту севрюгу и красную икру я для тебя специально
сегодня оставил. Ну, вот так. Черную, между прочим, я не уважаю. У меня
диатез от нее. Жопа идет пятнами, чешется - ужас как, и кальций надо пить,
а он, сволочь, горький очень. Ну, вот так. О такой закуске тогда еще и в
мечтах не было. Хожу я, значит, по утрам в институт, номерок вешаю и с
машками не путаюсь, потому что боюсь лично наебаться и при сдаче спермы
фуфло двинуть, как сейчас говорят, или крутануть динамо. Привык. Решил
Кизме ультиматум предъявить.
- Ты, - говорю, - на работу простую энергию тратишь, а я самую
главную, и я, когда кончу, на ногах еле стою и под ложечкой сосет. Может,
мне жить-то еще лет пятнадцать, а вам, сукам, гужеваться.
А у Кизмы опыты прошли успешно, он даже шутил иногда - памятник моему
члену поставить заводной, чтобы он вставал с первыми лучами солнца. В
старину такие памятники были, но их снесли. Застеснялись, мандавошки. А
кого стесняться? Ведь член, кирюха, если разобраться, самое главное.
Главнее мозгов. Мы же лет мильон назад не мозгами ворочали, а хуями. Мозги
же развивались. Да если бы не так, и ракета была бы не на хуй похожа, а на
жопу, и из нее только бы вонь и грохот шли. Сама же не только до Луны... В
общем, хули говорить. Помни мое слово. Вот увидишь, когда мозгу больше
некуда будет развиваться, настанет общий пиздец. Стоять по тем временам не
будет даже у самых дураков, вроде нас с тобой. Все исключительно будут
давать дуба, а в родильных домах и в салонах новобрачных пооткрывают
цветочные и веночные магазины. А на улицах под ногами стружка будет
шуршать. Столярные работы начнутся. Ладно. Хули ты шнифта раскрыл. Не
скоро это еще, и общий пиздец все равно не состоится. Но об этом речь еще
впереди.
Я и говорю Кизме, мол, набавляй: мне и прибарахлиться надо, и
телевизоры скоро выпускать начнут, а то опять воровать пойду или на
водителя троллейбуса "букашка" учиться. Хоть из своего кармана выкладывай,
и я частным образом буду тебе живчиков таскать. Две тыщи с половиной
получать хочу.
- Хорошо. Уволим двух уборщиц. Оформим тебя по совместительству.
- Ну уж, ебу я такой труд на половых работах!
- Ты будешь числиться, а убирать будут другие лаборанты, ясно?
- Это другое дело.
- Аппетиты твои растут, надо сказать.
- Что-о-о, курва? - говорю.
- Ну-ну, не бесись. Мне ведь и десяти тысяч на тебя не жалко. Вот,
если я получу Нобелевскую премию, отвалю тебе приличную сумму. А сейчас
времена в нашей науке сложные и тяжелые. Дай бог, опыт один до конца
довести! Завтра начнем.
Ну, я обрадовался! 2500! Хуй на автобусе заработаешь, не то, что на
"букашке"! И пошел я на радостях в планетарий. Сначала поддал, конечно,
как следует. Я люблю это дело. Садишься под легкой балдой в кресло, лектор
тебе чернуху раскидывает про жизнь на чужих планетах и лунах, а ты сидишь
себе, дремлешь, а над башкой небо появляется и звезды на нем, и все
планеты, которые у нас в стране не видны, например, Южный Крест, и чтобы
его увидеть, надо границу переходить по пятьдесят восьмой статье, которая
мне нужна, как будильник. Вот мигают звездочки и созвездья разные и небо -
чернота сплошная - тихо оборачивается, а ты, значит, под легкой балдой в
кресле вроде бы один на всей Земле и ни хуя тебе, жалкой твари, не надо. И
вдруг светать начинает. Пути Млечного не видать, розовеет по краям.
Хитрожопый аппарат какой-то! Потом часы бьют: бам-бом! Зеваю. Шесть часов.
Скорее бы утро и снова на работу! Слава богу, думаю, не на нарах я лежу и
не надо, шеломку похлебавши, пиздячить на вахте, как курва с котелками...
Поддал я еще в баре на радостях от прибавки и попер к бывшему
международному урке, а у него в буфете хуй ночевал, пришлось бежать в
гастроном. Ну, захмелел урка, завидует мне и велит не трепаться, чтобы не
пронюхал всякий студент-хмырь.
- Бойся, - говорит, - добровольцев, у нас их до хуя и больше.
Я тоже накирялся в сосиску. Утром проспал, бегу, блядь, а в башке от
борта к борту, как в кузове, жареные гвозди пересыпаются. Кизма на меня
полкана спустил, кричит: "Вы задерживаете важный опыт!", а около прибора,
от которого пар идет, бегает академик в черной шапочке и розовые ручки
потирает.
Запираюсь я в своей хавирке, включаю дневной свет. Рука у меня
дрожит, хоть бацай на балалайке, а кончить никак не могу, дрожу, взмок
весь. В дверь Кизма стучит, думает, я закимарил с похмелья, и спрашивает:
"Скоро получу препарат или не скоро?" У меня уж руки не поднимаются, и
страх подступил. Все! Увольняй, бляди, без выходного пособия - пропала
малофейка! Открыл двери, зову Кизму. Так и так, что хочешь делай, -
сухостой у меня, никак не кончу. Академик просунул голову и говорит: "Что
же вы, батенька, извергнуть не можете семечко?"
Я совсем охуел и хотел сию же минуту по собственному желанию
уволиться, и тут вдруг одна младшая сотрудница, Влада Юрьевна, велит Кизме
и академику: "Коллеги, пожалуйста, не беспокойте реципиента!" то есть
меня. Закрывает дверь.
- Отвернитесь, пожалуйста, - и выключает свет дневной. И своей,
кирюха, собственной рученькой берет меня вполне откровенно за грубый,
хамский, упрямую сволочь, за член. И все во мне напряглось и словно кто в
мой позвоночник спинной алмазные гвоздики забивает серебряными молоточками
и окунает меня с ног до головы в ванну с пивом бочковым, и по пене красные
раки ползают и черные сухарики плавают. Вот, блядь, какое удовольствие!
Не знаю, сколько времени прошло, и вдруг чую: вот-вот кончу и уже
сдержать себя не могу, заскрипел зубами, изогнулся весь и заорал. Потом
мне уже рассказывал Кизма, орал я секунд двадцать так, что пробирки
звенели и в осциллографе лампочка перегорела от моей звуковой волны. А сам
я полетел в обморок, в пропасть. Открываю глаза - свет горит, ширинка
застегнута на все пуговицы, в голове холодно и тихо, и вроде бы набита она
сырковой массой с изюмом. Очень я ее уважаю. Никакого похмелья нет.
Выхожу я в лабораторию, на меня зашикали. Академик над прибором, от
которого пар идет, колдует и напевает: "...а вместо сердца - пламенный
мотор". Ну как не уважать себя в такую минуту!? Я и уважал. Вдруг что-то
треснуло, что-то открыли, гайки скинули, академик крикнул: "Ура!",
подбежал ко мне, руку трясет и говорит:
- Вы, батенька, возможно будете прародителем вновь зарождающегося
человеческого племени на другой планете! Каждый ваш живчик пойдет в дело!
В одном термосе - народ, в двух - нация! А может, наоборот. Сам черт не
разберется в этих сталинских формулировках. Поздравляю! Желаю успеха! - и
убежал.
Я ни хуя не понимаю. Влада Юрьевна смотрит на меня, вроде и не она
дрочила. А, оказывается, вот что: мою наизлейшую малофейку погружали в
разные жидкие газы, замораживали, к ебаной бабушке, в камень, ну и
оттаивали. Оттают и глядят: живы хвостатые или нет. А в них гены
затасованы. Никак газ не могли подобрать и градусы. И вот - подобрали. И
что же? Ракет тогда не было, а Кизма мечтал запустить мою малофейку на
Андромеду, и, в общем, я в этом деле не секу, посмотреть надо, что выйдет.
Понятно? Ты ебало не разевай. Еще не то услышишь... Они попали бы на
Андромеду, и в стеклянном приборе, как в пузе, забеременели бы. Через
девять месяцев - раз и появляются на Андромеде живехонькие николаи
николаичи. Штук сто сразу, и приспосабливаются, распиздяи, к окружающей
среде. Не поверишь? Мудило! А ты купи карпа живого, заморозь, а потом в
ванну брось, он и оживет.
- А-а-а!
- Хуй на! Чтоб не падал от удивления. Так вот, возвращается академик,
хотя нет... Сначала я говорю: "Дайте взглянуть хоть краем глаза на этих
живчиков". Пристроил шнифт к микроскопу, гляжу. А их видимо-невидимо.
Правда, что народ или нация, и каждый живчик в ней - николай николаевич.
Надо бы, думаю, по пизде на каждого, но наука еще додумается. Вот тут
приходит академик и говорит: "Вы, батенька, уж как-нибудь сдерживайте
себя, не рычите, не орите при оргазме, а то уж по институту слух пополз,
что мы вивисекцией занимаемся. А времена, знаете, какие? Мы - генетики -
без пяти минут враги народа. Да-с, не друзья, а враги. Сдерживайте себя.
Трудно, по себе помню. Но сдерживайте, скрипите хотя бы зубами".
- Это, - говорю, - нельзя. От зубного скрипа в кишке глисты
зарождаются.
- Кто вам, мой милый, сказал?
- Мама еще говорила.
- Кизма, подкиньте эту идею Лепешинской, пусть ее молодчики скрипят
зубами и ждут самонарождения глистов в своих прямых кишках. По теории
вероятности успех обеспечен. А еще лучше вставьте им в анусы по зубному
протезу. Так будет ближе к глистине... Шарлатаны! Варвары! Нахлебники!
Враги народа! - тут академик закашлялся, побледнел весь, глаза закатил,
трясется, вот-вот хуякнется на пол, я его на руки взял.
- Не бздите, - говорю, - папаша. Ебите все в рот, плюйте на солнышко,
как на утюг, разглаживайте морщинки!
Академик засмеялся, целует меня, благодарит меня за теплое живое
слово.
- Не буду бздеть, не буду! Не дождутся! Пусть бздит неправый!
Кизма тут спирт достал из сейфа, я закусон приволок свой донорский,
ну мы и ебанули за успех науки. Академик захмелел и кричит, что не страшна
теперь человечеству катастрофа, и что если все пиздой накроются и
замутируют, то моя сперма зародит нового здорового человека на другой
планете, а интеллект - дело наживное, если вообще он человеку нужен.
Потому, что хули от него, кирюха, толку, от интеллекта этого? Ты бы
поглядел, как ученые хавают друг друга без соли, блядь, в сыром виде,
разве что пуговички сплевывают. А международное положение какое? Хуеватое,
вот какое! У зверей, небось, львов или шакалов, даже у акул, нету ведь
интеллекта. Ладно, прости за лекцию. Пей! А радиация, блядь! Из-за
радиации, знаешь, сколько импотентами стали? Хорошо, у меня иммунитет от
нее, суки позорной.
Короче, прихожу на другой день или после воскресенья, ложусь в
хавишнике на диванчик, а член не встает. Дрочу, дрочу, а он не встает. От
рук отбился, гадина, совсем, заелся, пропадлина козырная. А дело было
простое. Я же все воскресенье про Владу Юрьевну мечтал, сеансов набирался,
влюбился, ебитская сила! Но работать-то надо! Кизма опять нервничает, и
представь, Влада Юрьевна говорит, что у меня теперь тип какой-то
динамический образовался в голове и придется ей снова вмешаться. Я от этих
слов чуть не кончил.
Села она, кирюха мой запатентованный, опять рядышком и пальчиками
его... Ах! Глаза закрываю, лечу в тартарары, зубами скриплю, хуй с ними, с
глистами, а в позвоночник мой по новой забивают, загоняются серебряными
молоточками алмазные гвоздики друг за другом. Ебс! Ебс! Ебс! И по жилам не
кровь течет, а музыка. И, веришь, ногти чешутся на ногах и на руках так,
что как кошке в течку, все охота царапать, царапать, царапать и рвать на
кусочки. Тебя пиздячило когда-нибудь током? Триста восемьдесят вольт,
ампер до хуя и больше в две фазы? А меня пиздячило! Так это все муде,
колеса по сравнению с тем, когда кончаешь под руководством Влады Юрьевны.
Молния, падла, колен в двадцать ебидозит тебя между большими полушариями,
не подумай только - жопы, - головы! И - все! Золотой пар от тебя остается,
испарился бы в дрожащую капельку и страшно, что рассыпались навсегда все
двадцать розовых колен твоей родной молнии. Выходит дело, я опять орал и
летал в пропасть.
Кизма ворвался, как бешеный, белый весь, пена на губах, заикается,
толком ничего сказать не может. Влада Юрьевна ему и говорит, спиртом
рученьки протирая:
- Опыты, Анатолий Магомедович, будут доведены до конца. Не теряйте
облика ученого, так идущего вам. Если Николай кричит, то ведь при оргазме
резко меняются параметры психического состояния, и механизмы торможения
становятся бесконтрольными. Это уже особая проблема. Я считаю, что
необходимо строить сурдобарокамеру и заказывать новейшую электронную
аппаратуру.
Ты бы посмотрел на нее при этом! Волосы мягкие, рыжие, глаза
спокойные, зеленые, и никакого блядства в лице нет. Загадка, сука! То-то и
оно-то. А у Кизмы челюсть трясется и на ебале собачья тоска. Если бы был
маузер - в решето распотрошил бы меня. Блядь буду, человек, если не так.
Ну и я не фраер, подобрался, как рысь магаданская, и ебал я теперь, думаю,
всю работу, раз у меня любовь и второй олень появился на горизонте.
- А вас, Николай, попрошу не пить ни грамма две недели, чтобы не
терять времени при мастурбации. У нас его мало - лабораторию вот-вот
разгонят.
Кизме я потом говорю:
- Чего залупился? Давай кляпом рот затыкать буду.
- А разве без кляпа не можешь?
- Ты бы сам попробовал, - говорю.
Он опять побледнел, но промолчал. А у меня планы наполеоновские. Дай,
думаю, разузнаю, где живет Влада Юрьевна. Подождал ее на остановке,
держусь на расстоянии, когда сошли. Темно было. Она идет под фонарями в
черном пальто-манто, ноги, как колонны у Большого театра, белые, блядь,
стройные, только сужаются книзу, и у меня стоит как новый валеный сапог, а
я без пальто, в кожанке с Дубинского рынка. Кое-как строгнул хуй в бок,
руку в кармане держу, хромаю слегка.
Зашла она в подъезд. Смотрю, по лесенке не спеша поднимается, и
коленка видна, когда ногу ставит на ступеньку. Пятый этаж... Ушла... А у
меня в глазах ее нога и коленка. Ох, какая коленка, кирюха ты мой! Вдруг
легавый подходит и говорит:
- Чего выглядываешь тут?
- Нельзя, что ли? Не почтовый, небось, ящик!
- Ну-ка, руку вынь из кармана! Живо!
- Да пошел ты!... На хуй соли я тебе насыпал? - как же я руку выну?
Неудобно, думаю.
... ... ... Продолжение "Николай Николаевич" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |